ЗАГАДКА ЯНТАРНЫХ БУСИНОК

Научно–фантастический детектив

            Это дело, если о нем судить по газетам и телевидению, было отнюдь не самым сложным и запутанным в моей практике частного сыщика. Хотя бы потому, что оно завершилось полным и сравнительно быстрым раскрытием причин загадочного самоубийства профессора Берлекемпа. Однако в действительности все обстояло много сложнее, а информация, преднамеренно сброшенная в СМИ, не имела ничего общего с тем, что я раскопал на самом деле. Более того, если быть совсем откровенным, известная публике версия была сочинена мною совместно с вдовой профессора Алисой Берлекемп – в то время еще весьма интересной и вполне светской женщиной, а ныне – ревностной служительницей Бога в отдаленном монастыре на Среднем Западе. Истинная причина смерти профессора известна только мне и ей. Уже много лет наша фальсификация, основанная, впрочем, отнюдь не на корысти, тяготит меня. Дело в том, что открывшаяся нам с Алисой истина касается не только нас двоих – она чудовищна, фатальна и безысходна, и я не могу, да и, по-видимому, не имею права унести ее с собой. Я просто обязан раскрыть эту тайну какой бы невероятной, фантастичной и даже, на первый взгляд, нелепой она ни представлялась...

***

            Профессор Рэймонд Берлекемп убил себя выстрелом из личного пистолета примерно в 6 часов утра того рокового дня в кабинете на втором этаже своего коттеджа в долине Пало-Альто в Калифорнии. Все это установила еще до меня нехитрая полицейская экспертиза. Она же вполне обоснованно отклонила какую-либо возможность насильственной смерти, ибо покойный оставил предсмертную записку, написанную несомненно им самим без всякого принуждения. Из записки следовало, что единственным виновником смерти профессора является он сам. Рэймонд просил никого другого в этом не винить и не подозревать, а полный текст записки – широко не разглашать.

            Я узнал о самоубийстве известного не только в научных кругах профессора Берлекемпа из газет, в которых с присущей широковещательным средствам сенсационностью излагались «кровавые» подробности смерти «крупнейшего в мире ученого в области биологической кибернетики, стоявшего на пороге открытия тайн цивилизации, обаятельного и полного жизни 50-летнего мужчины, в недавнем прошлом – чемпиона Калифорнии по теннису». Признаться, это сообщение меня, в профессиональном плане, ничуть не заинтересовало, хотя к личности Рэймонда я, не будучи с ним знаком, питал глубокое уважение и даже испытывал некое поклонение, как перед чем-то непонятным и мне лично недоступным. Тут же подумалось – вероятно, дело в какой-то банальной финансовой афере, в которую, как известно, подчас втягиваются талантливые ученые, испытывающие дефицит циничного прагматизма. Поэтому, когда президент Стэнфордского научного центра, в состав которого входила лаборатория Берлекемпа, вежливо, но настоятельно пригласил меня приехать для деловой беседы, я внутренне настроился отказаться от предложения расследовать самоубийство. Что таковое последует, я не сомневался, ибо для чего же еще президент всемирно известного калифорнийского научного центра приглашает к себе нью-йоркского сыщика на второй день после загадочной смерти самого известного своего сотрудника.

            Была середина августа. Я вылетел из Нью-Йорка в ужасающую влажную жару, но в Сан-Франциско было совсем не душно. Эти места между заливом и океаном в прекраснейшей прибрежной калифорнийской долине всегда были мне по душе. Много раз собирался я перебраться сюда навсегда, но мои безнадежно запутанные личные дела властно вынуждали оставаться в Новой Англии. Любуясь из окна лимузина своей несбыточной мечтой, я обдумывал предстоящую встречу. Судя по лимузину, присланному за мной в аэропорт вместе с иголочки одетым, вежливым и молчаливым шофером, похожим больше на брокера с Уолл-Стрита, меня собирались брать весьма круто. Это дело становится совсем неинтересным – прикидывал я – но ведь и отказаться будет нелегко...

***

            Президент Дональд Граунхилл оказался довольно молодым человеком с быстрыми но несуетливыми движениями уверенного в себе крупного научного менеджера. Аккуратно зачесанные назад густые каштановые волосы с едва заметной, но безукоризненно симметричной сединой на висках создавали впечатление всеобщего порядка. По его лицу и губам скользила легкая, ни к чему не обязывающая улыбка – признак доброжелательного покровительства по отношению к посетителю. Отличный руководитель – подумал я – но, вероятно, прохвост. Проговорив положенные комплименты, он предложил мне провести неофициальное расследование по делу профессора Берлекемпа.

–      Зачем вам такое расследование, ведь установлено отсутствие криминальных действий с чьей-либо стороны? – спросил я.

–      Дело в том – чуть помедлив, ответил президент – что наш институт имеет безупречную репутацию. Безупречную во всех отношениях и во всем мире (в его голосе звучали патетические ноты). Смерть профессора Берлекемпа – это большой удар для нас. Многие, видите ли, полагают, что его самоубийство связано с неудачами в работе, с отношением к нему в институте. Мы не можем...

–      Вы не согласны с подобным мнением? – перебил я президента.

–      Конечно, нет! О какой неудаче может идти речь, если всего лишь год назад Берлекемп со своим помощником доктором Гусманом получил Нобелевскую премию за открытие клеточно-молекулярного механизма памяти... Скажу вам больше – он встал и подошел к большому окну во всю стену кабинета с видом на долину Пало Альто – за несколько дней до смерти профессор, стоя у этого окна, сказал мне, что находится на пороге огромной важности открытия в области... Впрочем, профессор был человеком с непомерной фантазией, но говорить о его неудачах в науке просто смешно. А всевозможные предположения о работах института в «негуманных» сферах, равно как и о нравственной трагедии Берлекемпа-ученого, есть сплошной вымысел. Для него – президент повысил голос, словно раздражаясь – не было и не могло быть лучшего места работы, чем у нас...

–      Вы хотите – сказал я в полувопросительной форме – чтобы мое расследование сняло с вашего института подозрения в причастности к самоубийству Берлекемпа.

–      Да!

–      Какова же ваша версия этого скорбного события?

–      Я не хотел бы навязывать вам свою точку зрения – ответил президент, ясно давая понять, что именно этого он хотел, – но глубоко убежден: в данном случае имела место семейная трагедия.

–      Что вы имеете в виду? – спросил я, совсем теряя интерес к этому делу.

–      Обычная история. Миссис Берлекемп – очень красивая и сравнительно молодая женщина. Она, вероятно, имела свои увлечения, о которых профессор, конечно, не подозревал. Нужно знать темперамент Берлекемпа, чтобы представить его реакцию, когда он что-либо, может быть, случайно узнал.

Я понял, что меня твердо и настойчиво ведут в определенном направлении, и начал сопротивляться.

–      У вас есть доказательства этой версии?

–      Собирать доказательства – ваша задача – отпарировал президент.

–      Собирать доказательства, но не «рыться в грязном белье» – сказал я, встал и приготовился отклонить сделанное мне предложение.

Но в этот момент, словно уберегая меня от опрометчивого поступка, мистер Граунхилл вынул из стола свою козырную карту. Это был сложенный вдвое листок бумаги с написанным от руки текстом.

–      Вот письмо Берлекемпа... то предсмертное письмо. Не сочтете ли вы его доказательством моей версии?

Я взял в руки письмо – какое-то мрачно-торжественное предчувствие охватило меня, мне показалось, что я стою на пороге другого мира... Короткая записка потрясла меня, во-первых, своим загадочным содержанием, из которого следовало, что никакой ясности в этом деле нет и быть не может, и, во-вторых, необычностью словесных выражений. Это было похоже на трагический бред юродствующего фанатика, содержащий, тем не менее, скрытую, огромную интеллектуальную мощь... Вот полный текст записки, прочитав которую, я тотчас же понял, что не смогу уйти от этого дела...

«Пало-Альто, 12 августа, 6 часов утра...

В моей смерти никого не вините и причину не ищите – она во мне и только во мне самом. Я слишком много узнал, я узнал Богово, а Боги не простят этого ни мне, ни вам... Хотя мы все подобны простым подопытным кроликам, однако, отличаемся от последних двумя качествами: во-первых, способностью понять, что мы «кролики», и, во-вторых, способностью самостоятельно и обдуманно покончить с собой. Последним я и позволю себе воспользоваться. Надеюсь, что наш дети, а, может быть, и внуки проживут в счастливом неведении – да позволят им это Боги.

Рэй Берлекемп (подпись)

P.S. 1 час 30 минут от начала нашей новой истории – это мгновение я оставляю за собой, но, пожалуйста, широкой публике все это не разглашайте.»

Я стоял с запиской в руках, не в силах проглотить застрявший в горле комок. Неправильно истолоковав мое молчание, президент снова пошел в наступление.

–      Как видите, мистер Ньюмэн, профессор прямо пишет – ему стало известно нечто, не оставляющее для него иных возможностей... Он, заметьте, надеется, что его дети останутся в неведении – явный намек на некие обстоятельства, порочащие их мать, причем порочащие весьма серьезно. Кроме того, Рэймонд, заботясь о репутации семьи, просит все это не разглашать. Кажется, ясно, в чем дело...

–      Предположим, что это так – начал я, преодолевая оцепенение – но причем здесь «кролики»?

–      Обычное профессорское философствование на абстрактную тему – отрезал президент.

–      Следовательно, вы полагаете, что за час и тридцать минут до самоубийства, т.е. в половине пятого ночи, Рэймонд узнал об измене жены?

–      Да, нечто в этом роде...

–      И вы, к тому же, полагаете – продолжал я издевательски – что, судя по приписке, профессор счел это событие началом новой эры истории?  

Президент не принял моего вызова и ответил совершенно спокойно и серьезно.

–      Не придавайте особого значения той форме, в которую Рэймонд облекает свои мысли. Его и в жизни не всегда можно было понять. Полагаю, что за несколько минут до смерти человек имеет право немножко, простите за откровенность, поюродствовать...

–      Хорошо, мистер президент, я принимаю ваше предложение и готов начать расследование при условии...

–      Прекрасно! Все ваши условия принимаются без обсуждения.

–      Тогда я хотел бы познакомиться с лабораторией профессора Берлекемпа.

–      Пожалуйста, хотя, поверьте, это мало продвинет вас по сути дела – сказал президент, нажал одну из клавиш на пульте своего стола и, обратясь к большому видеомонитору на противоположной стене кабинета, попросил доктора Гусмана.

На светящемся экране появился худощавый брюнет лет сорока с большими выразительными глазами. 

–      Я слушаю, шеф – сказал человек на экране.

–      Сол – обратился к нему президент – мистер Ньюмэн, находящийся в данный момент у меня, будет проводить частное расследование по делу Берлекемпа. Ознакомь его с лабораторией и попроси Бланш зайти за ним в мой офис – пусть она по дороге введет мистера Ньюмэна в курс дела, чтобы он не терял время понапрасну...

–      Хорошо, шеф, будет сделано – вяло ответил Сол Гусман, и его лицо передернуло презрительной гримасой.

Я понял, что с этим человеком мне нелегко будет найти общий язык.

–      Желаю удачи – президент пожал мне руку и добавил – учтите, Сол ближайший ученик Рэймонда и тоже с характером... Впрочем, здесь все с характером – сокрушенно заметил он и впервые широко улыбнулся.

–      Последний вопрос – проговорил я уже с порога – правда ли, что профессор занимался проблемой существования внеземных цивилизаций?

–      Нет, неправда! В нашем центре занимаются только реальными проблемами. Профессор Берлекемп работал со сложными биокибернетическими системами и, в первую очередь, над проблемой клеточно-молекулярного и молекулярно-генетического механизма памяти... Еще раз – удачи вам...

Я вышел из кабинета президента с чувством жгучего профессионального интереса и с мрачными предчувствиями. Итак, первая версия выдвинута: выдающийся ученый убил себя, потрясенный изменой жены. Эта вполне правдоподобная и понятная любому обывателю версия как-будто косвенно подтверждается содержанием предсмертной записки, а главное – абсолютным отсутствием других версий. Я, однако, в эту, пока единственную версию, просто не верю. Более того – я не верю, что в нее верит президент института, а это значит, что есть другая, истинная причина самоубийства профессора. Она, эта причина, находится здесь, в этих стенах, и ее хотят от меня скрыть – это уже становится очень интересным...

***

Ощущение необыкновенного поворота в моей работе, а, может быть, и в жизни теперь уже не оставляло меня. Проходя по коридорам Стэнфордского центра и по доржкам его парка в лабораторию, я почти не замечал и едва слушал сопровождавшую меня ассистентку доктора Гусмана Бланш Стаурсон. Это потом я оценил, как молода и хороша она, несколько позже, когда Бланш сыграла ключевую роль в моем прозрении. А теперь, в парке института, она быстро рассказывала мне о Рэймонде Берлекемпе – каким великим ученым он был, как много сделал для Сола, для нее и всех других... Несмотря на отстраненность, вызванную шоком от предсмертного письма Берлекемпа, я профессионально фиксировал ключевые фразы Бланш – профессор был одинок потому что не имел равных, жена не могла понять его потому что была обыкновенной мещанкой...  Промелькнула мысль – эта девушка, похоже, была серьезно влюблена в своего профессора...

Я, впрочем, думал тогда больше о своем, и, преодолевая потрясение, начинал методично работать. Пока у меня было мало данных, однако, из предсмертного письма Берлекемпа следовало два важных вывода. Во-первых, в течение нескольких ночных часов 12 августа он узнал нечто, отвратившее его от жизни. Во-вторых, упоминание о «подопытных кроликах», кажущееся обыденным штампом в устах столь нестандартно мыслящего человека, явно свидетельствует о том, что профессор счел себя и окружающих очень сильно зависимыми от кого-то или чего-то. По-видимому, он внезапно узнал нечто ужасное и фатально неотвратимое именно об этой зависимости. Я упорно шагал дальше по лестнице логических рассуждений – от кого можно узнать нечто неожиданное ночью в свом доме, где помимо профессора были его жена, а также их дети – сын и дочь, школьники старших классов? Правдоподобных вариантов ответа не так уж много: профессору могли позвонить по телефону, у него мог быть разговор с женой и, наконец, он мог что-то прочитать или просчитать... Далее – что  катастрофически ужасного он мог узнать из телефонного разговора, разговора с женой, равно как из внезапно прочитанного или рассчитанного? Здесь было больше вариантов: прфессор мог узнать, что финансовая игра, в которую он был, к примеру, втянут, полностью проиграна и он разорен, что результаты его многолетнего труда использованы в преступных, с его точки зрения, целях, что он фатально ошибся в своих исследованиях, что его близкие подло обманывают его, что жена ему изменяет, что его дети... – здесь можно бесплодно фантазировать до бесконечности, и это все надо проверять.

Мы с Бланш, между тем , приближались к лабороатории.

–      Скажите, пожалуйста, ... мисс... Стаурсон, вы звонили профессору Берлекемпу в ночь его смерти? – спросил я наугад, рассчитывая на неожиданность.

–      Да – быстро ответила она, отпрянув и побледнев.

–      Простите, но по какому делу?

Бланш испуганно молчала, и я начал наступать.

–      Короче говоря, что вы ему сообщили в ту ночь?

–      Я ничего не сообщала... просто спросила, какую аппаратуру готовить к завтрашним опытам...

–      Вы хотите, чтобы я поверил, что для этого стоило беспокоить профессора ночью?

–      Профессор сам просил меня позвонить ему по этому вопросу попозже.

–      Что значит попозже?

–      Я звонила ему в полночь.

–      Что же ответил вам профессор?

–      Он сказал, что готовить аппаратуру не нужно.

–      Он был в мрачном настроении?

–      Наоборот, он шутил.

–      Шутил? Каким образом?

–      Он сказал, что аппаратура не нужна, так как он и без нее уже умеет говорить с Богом. Он так и сказал: «... умею говорить с Богом».

–      Может быть, вы застали профессора за вечерней молитвой?

–      О, это так не похоже на него – вечерняя молитва... – грустно ответила Бланш.

Я посмотрел на Бланш внимательно и наконец оценил, как она хороша. Рабочий халат не мог скрыть идеальную гармонию форм... Чистый мрамор лица, обрамленного длинными темно-каштановыми волосами... Большие глаза, словно светящиеся голубым изнутри, такие, знаете, в которых сразу же тонешь... Для проверки одной из моих гипотез нужна была сильная реакция, и я спросил бесцеремонно: «Вы были близки с Рэймондом?». Она посмотрела как-то сквозь меня и неожиданно спокойно ответила: «Будем считать, что я не поняла вашего вопроса... Впрочем, уверяю вас – последние годы женщины интересовали Рэя меньше всего, он был слишком увлечен янтарными бусинками».

Как часто в жизни мы проходим мимо тропинки, ведущей к желанной цели, и долго потом бродим из тупика в тупик, принимая видный всем проселок за самый верный и короткий путь. Вот и я пренебрег тогда тропинкой, указанной мне этой милой женщиной, и высокомерно двинул по проселку в сторону от цели. «Что еще за бусинки? – буркнул я сердито – У меня нет времени заниматься абстракциями или домовыми на чердаке.» Бланш хотела что-то пояснить, но я оборвал ее и, пытаясь загладить свою бестактность, предложил: «Давайте не будем тратить время попусту. Впрочем, буду вам весьма признателен , если вы подготовите мне подборку публикаций по поводу этих... , как вы их назвали, ... бусинок». Мы вошли в лабораторию, и Бланш представила меня Солу Гусману.

***

Доктор Гусман совсем не походил на отрешенного от жизни ученого, переставшего следить за собой, он был высок, строен и мускулист... Меня поразило в нем сочетание спокойной медлительности, как бы исходившей из рационального стремления не делать ничего лишнего, и быстрой реакции. В последней я мог убедиться тотчас, как только задал первый вопрос. Доктор отвечал почти мгновенно, как бы не задумываясь, но всегда ясно и конкретно. В нем чувствовался оригинальный ум, и я поймал себя на том, что невольно представляю себе профессора Берлекемпа таким, каким явился мне его ученик доктор Гусман.

Входя в лабораторию, я уже отрабатывал свою первую гипотезу, однако, Гусман сразу же вдребезги разбил ее. Я сказал, что для решения поставленной передо мной задачи чрезвычайно важно знать, кто последним звонил Берлекемпу в ночь его смерти. Я далее стал поучать Гусмана, как следует деликатно распросить сотрудников об этом деле. Он внимательно, не перебивая, выслушал меня, а затем без всякой рисовки просто сказал:

–      Расспрашивать никого не нужно потому что я знаю с кем последним говорил Рэй. Что же касается содержания разговора, то вряд ли вам помогут расспросы.

–      С кем говорил? Почему не помогут расспросы? – от нетерпения я привстал со стула.

–      Профессор Берлекемп перед смертью разговаривал по телефону с компьютером, который вряд ли может быть допрошен – невозмутимо пояснил Сол.

–      Что это значит?

–      В домашнем кабинете профессора установлен терминал компьютерной системы, терминал подключен к одной из больших вычислительных машин института с помощью обычной телефонной линии. Машина выполняет команды исследователя и по той же линии выдает ему результаты. Однако, для диалога с компьютером профессор был вынужден отключить от линии свой телефонный аппарат. Вы понимаете меня?

–      Пытаюсь понять, но меня совсем не интересуют диалоги с компьютером. Я хотел бы узнать, кто из людей последним говорил с профессором по телефону.

–      Последним из людей... – Сол сделал акцент на этом слове – из людей говорил я.

–      Почему вы так считаете и когда это произошло?

–      Я закончил короткий разговор с профессором примерно в четверть первого ночи. Он просил меня перенести серьезное обсуждение на завтра, так как собирался переключить линию на  работу с компьютером.

–      Но, может быть, он не исполнил своего намерения? – упорствовал я.

–      Нет, исполнил, я пытался дозвониться ему в половине первого, но телефон уже был отключен.

–      Если не секрет, что вы намеревались сообщить профессору в такое позднее время?

–      Извольте, я собирался подтвердить свой последний результат – все известные нам генетические коды не имеют ничего общего с кодами объектов АВ.

–      Объекты АВ? Вы полагаете убедительной подобную версию? – высказал свое сомнение я.

–      А вы полагаете, что ученые работают с девяти до восемнадцати с часовым перерывом на обед? – жестко отбил мяч Сол.

Разговор принимал конфронтационную форму – я плохо понимал аргументацию Сола, а он не желал считаться с моей неосведомленностью. Чтобы снять возникшую напряженность я попросил его показать мне лабораторию. Как мне показалось, доктора обрадовал такой поворот, и он повел меня по лаборатории, объясняя назначение различных физических и электронных установок.

В лаборатории занимались исследованием клеточно-молекулярных запоминающих устройств. Гусман показал мне пластинки, покрытые тончайшим слоем блестящего желтоватого материала. Он давал пояснения, стараясь максимально приблизиться к возможностям моего дилетантского восприятия: «На каждой пластинке с обеих сторон нанесено несколько слоев живых клеток. Последовательность молекулярных структур этих клеток с учетом их состава, конфигурации – то есть взаимного расположения элементов – образуют сложный многопозиционный код. Каждая пластинка обладает огромной информационной емкостью. Например, вот эта, размером с четверть визитки, может вместить все тома Британской энциклопедии. Однако, главное вот в чем – клетки размножаются, поддерживая сохранность информации при повреждениях и обеспечивая высокую надежность памяти... Для аналогии можно привести пример кожи на пальцах рук – можно порезать палец, но кожа постепенно восстановится вместе с прежним рисунком. Так и наши клеточные покрытия – никакие локальные повреждения не разрушают записанную информацию».

«Да, но как можно прочитать такую клеточную книгу? – спросил я. «О, это лучше всех делает Бланш» – ответил Сол, и мы подошли к ее столу, уставленному множеством приборов. Сол пояснял: «С помощью специальных электро-химических трансляторов-переводчиков и последующих декодирующих устройств молекулярно-клеточный код преобразуется в обычный цифровой код ЭВМ и вводится в компьютер – Бланш научила компьютер читать записи, сделанные клеточным кодом!»

Я обратил внимание на множество желтых томов на полках лаборатории. Они стояли в аккуратной последовательности под номерам от №41 до №128, но профессиональный взгляд сыщика зафиксировал – отсутствовали тома №114 и №115. На каждом томе значились две яркие красные буквы АВ. «В этих томах результаты ваших работ?» – полюбопытствовал я. Впервые Сол ответил не сразу, мне показалось, что ему не хотелось углубляться в эту тему, как будто я коснулся чего-то очень личного. «Да – наконец ответил он в непохожей задумчивой манере – можно считать это результатами нашей работы..., работы Рэя, прежде всего...» Я полистал том №41 – это были сплошные колонки многоразрядных цифр и... больше ничего.

–      Что это означает? – в моем голосе звучало разочарование.

–      Это перевод на машинный язык содержания клеточной записи в объекте АВ-41.

–      Каково же это содержание?

–      Расшифровка пока не сделана, и мы не знаем, есть ли в этих записях осмысленная информация.

–      Зачем же тратить столько сил на то, что может оказаться бессмысленным?

–      В науке нет других путей – Сол как бы подвел черту и дал понять, что не намерен дискутировать со мной по этому вопросу.

Потом мы с доктором сидели в кафетерии у стеклянной стены с видом на парк института, обедали, пили кофе с коньяком и довольно мирно беседовали. Он рассказывал подробно о своей работе с Берлекемпом, о большой удаче с клеточным кодом, о речи Рэймонда на церемонии вручения Нобелевской премии. Я, однако, чувствовал, что нечто самое важное Сол не договаривает, не желает раскрыть это мне, противится моему неожиданному вторжению в мир идей и проблем, выстраданных им вместе с Рэймондом.

–      Скажите, Сол, почему Рэй мог убить себя? – задал я, наконец, главный вопрос.

–      Не знаю – было ответом.

–      Вы много лет работали с профессором, вы знаете его лучше всех. Если и вам неизвестны мотивы самоубийства, то моя работа обречена на провал – настаивал я.

–      Мне действительно это неизвестно, я говорю вам совершенно искреннне.

–      Давайте проанализируем факты – попытался я втянуть доктора в обсуждение – факты, которые нам стопроцентно известны. В начале первого часа ночи профессор разговаривал с Бланш и с вами. Он, совершенно определенно, не помышлял о самоубийстве. Далее, точно известно, что после половины первого ночи профессор отключил телефон. Следовательно, мы можем исключить какое-либо внешнее вмешательство. Остаются жена и компьютер...

–      Оставьте Алису в покое, она святая... – вдруг резко прервал меня Сол, и я четко зафиксировал эту его неадекватную реакцию.

–      Хорошо, согласен... Тогда займемся компьютером. Объясните, зачем нужно было работать с ЭВМ ночью?

–      Вполне понятно. Берлекемп последнее время работал очень много и, по-видимому, успешно. Он был близок к получению важного результата и вообще не разделял сутки на день и ночь.

–      Нельзя ли предположить, что профессор получил той роковой ночью отрицательный результат... ну, скажем, который перечеркивал его ключевую идею?

–      Можно предположить и такое.

–      Могло ли это вызвать у него состояние отчаяния или что-либо в этом роде?

–      Совершенно исключено! Для Берлекемпа отрицательный результат столь же ценен, как и положительный. Такое могло только раззадорить его и вызвать массу новых идей, но отнюдь не отчаяние.

–      Тогда возникает более общий вопрос – мог ли он в результате своих экспериментов с компьютером узнать нечто, приведшее его в состояние глубочайшего разочарования? – продложал допытываться я.

–      Не знаю и не смею допустить ничего подобного.

–      Тогда версию с компьютером придется отбросить – констатировал я. Но скажите, Сол, был ли Берлекемп религиозным человеком?

–      Пожалуй, нет! К религиозным обрядам он вообще относился отрицательно, особеннно, если ему их навязывали.

–      Чем же объяснить настойчивое упоминание Бога в предсмертной записке. Кроме того, он пошутил в разговоре с мисс Стаурсон, что, мол, умеет разговаривать с Богом. Что это все означает, по вашему мнению?

–      Что сказано, то и означает.

–      То есть?

Доктор Гусман вдруг встал и произнес почти торжественнно: «Это означает, что в ту ужасную... нет... в ту великую ночь профессор Берлекемп поговорил с Богом!» Холодок ужаса пробежал по моей спине, и я едва выдавил из себя подобие остроты: «Как пророк Моисей на горе Синай?» Гусман все еще стоял, словно не воспринимая мой полуироничный тон: «Нет, не так! Я думаю, что Берлекемп узнал от Всевышнего нечто поважнее Десяти заповедей.»

Вероятно, меня считают здесь идиотом – с горечью подумал я – и едва сдержавшись, чтобы не наговорить резкостей, процедил сквозь зубы: «Доктор Гусман, я недостаточно хорошо вас знаю, и мне трудно понять, когда вы говорите всерьез, а когда шутите.»  Сол, наконец, сел, сжал голову руками, словно выдавливая из нее ненужное, потом протянул мне руку и сказал своим обычным, лишенным пафоса тоном: «Простите меня, Клайд. Я, конечно же пошутил, я очень неудачно и даже скверно пошутил – простите меня.»

***

Взволнованным и опустошенным покидал я лабораторию Берлекемпа и Стэнфордский научный центр. Порученное мне расследование пока не сулило ничего хорошего, у меня не было абсолютно никакой правдоподобной версии причин  случившейся трагедии, у меня не было никакого четкого плана дальнейших шагов расследования. Моя гипотеза относительно ключевой роли таинственного ночного звонка рухнула. По-видимому, несостоятельна и версия о плучении профессором неожиданного, может быть – отрицательного, научного результата. На горизонте моего видения не просматривалось никаких реальных мотивов самоубийства. Оставалась слабая надежда, что какой-то свет прольет вдова профессора, впрочем, интуиция подсказывала – не стоит на это очень-то рассчитывать. Давно уже, со времен первых самостоятельных расследований, меня не охватывало такое обременительное чувство профессиональной беспомощности, к которому добавлялся неприятный осадок от посещения лаборатории. Гусман и, может быть, даже Стаурсон что-то не договаривали, преднамеренно путали карты. И потом – это навязчивое упоминание о Боге и в письме Берлекемпа, и в разговорах его сотрудников, притом что он, на самом деле, не был религиозен. Меня, возможно, провоцируют на какую-то глупость... Уводят, что ли, от истинной и страшно глубокой тайны?

Следующие два дня прошли в почти бесплодном обдумывании ситуации и в попытках добиться встречи с миссис Берлекемп. Вдова никого не принимала, и только помощь моего старого знакомого, редактора известного научно-популярного журнала, у которого, как оказалось, работала прежде Алиса Берлекемп, помогла мне. Слово «помогла», впрочем, не вполне уместно потому что я пожалел о своей навязчивой настойчивости как только попал в дом Берлекемпов. Этот дом-поместье с огромным холлом под куполообразным потолком, с множеством больших светлых комнат с окнами во всю стену, выходившими на обширные веранды и балконы, был теперь погружен в тяжелую, гнетущую скорбь. Мои расспросы несколько раз прерывались слезами и едва сдерживаемыми рыданиями несчастной вдовы профессора. Она была одета в строгий темный костюм с закрытым воротничком, ее короткостриженные и, вероятно, подкрашенные волосы были идеально уложены, но лицо и глаза выглядели увядшими, как после тяжелой болезни. Красота и обаяние этой женщины поздне-бальзаковского возраста лишь угадывалась за пеленой внезапного увядания под ударами обрушившегося на нее горя.

Затруднительно передать связно наш разговор, который, как я уже упоминал, не раз прерывался из-за тяжелого состояния Алисы. Я тогда счел неуместным и бестактным включать карманный диктофон, и теперь могу пересказать полученные от нее сведения лишь в самых общих чертах по памяти – впрочем, эти сведения оказались малоинформативными.

Миссис Берлекемп рассказала, что Рэймонд был в те дни в необычайно возбужденном состоянии, что у него наблюдался как бы творческий взрыв. Он почти не спал и все время работал в своем кабинете, почти все время работал с компьютером. С женой Рэймонд говорил в те дни урывками, часто повторял, как заклинание, что нашел путь к какому-то очень важному открытию, которое вот-вот должен сделать... В ночь трагедии Алиса зашла перед сном в кабинет мужа, но он был так захвачен работой, что почти не слушал ее. Она потом проснулась от глухого звука выстрела и сначала подумала, что это ей померещилось... Она ничего не могла сказать о причине самоубийства – это было для нее полной и ужасной неожиданностью. С горькой самоотверженностью и готовностью принять возмездие Алиса винила во всем себя  – она была обязана быть рядом с мужем в ту ночь, она должна была предвидеть, что его невероятное возбуждение и перенапряжение могут закончиться таким невероятным срывом. После этих признаний ее захлестнули рыдания, и разговор пришлось прервать...

Я затем осмотрел кабинет Берлекемпа. На нескольких огромных столах помимо компьютерного терминала с массой сопутствующих приборов лежали в хаотическом, с моей точки зрения, состоянии рукописи и раскрытые книги, а на подставке терминала выделялся ярко-желтый том с красными символами АВ–115... Все в комнате сохранилось таким, как в ту роковую ночь, здесь словно витало страшное напряжение, закончившееся выстрелом... Мне показалось неуместным и даже кощунственным вот так сразу начать рыться в бумагах покойного, и я попросил у сопровождавшей меня старшей сестры  покойного Кэтрин разрешения зайти через пару дней.

Пожилая дама порекомендовала мне не торопиться и дать возможность Алисе хоть немного оправиться от потрясения. «Алиса никого не хочет видеть, она не захотела принять даже доктора Гусмана» – добавила она. Оказалось, что Сол уже несколько раз настойчиво просил свидания с миссис Берлекемп, но она столь же твердо отказывала ему. Сол ничего не сказал мне о своих неудачных попытках встретиться с Алисой, не предупредил меня, что она никого не принимает, и это показалось мне странным. Не есть ли это та зацепка, которая позволит раскрутить всю странную историю? Ведь больше, откровенно говоря, ничего и нет... Расспрашивать об этом вдову было бы неоправданной бестактностью и жестокостью, и я решил попытать немного сестру покойного:

–      Кэтрин, вероятно мой вопрос покажется вам бестактным, но я частный детектив и должен выяснить все обстоятельства дела. Доктор Гусман проявлял интерес к Алисе? Может быть у них был роман? Я понимаю, что эта не ваша тайна, и вы можете не отвечать.

–      На такие дела вам намекал Дональд Граунхилл? – проявила неожиданную осведомленность Кэтрин.

–      Признаюсь, были подобные намеки с его стороны, хотя имя Сола не упоминалось.

–      В этом весь Дональд, не может простить Алисе отказа.

–      ?

–      Алиса и Дональд учились на одном курсе, он хотел на ней жениться, но она отказывала ему, а сама все бегала на лекции профессора Берлекемпа, хотя они были совсем не по ее специальности.

–      Значит, вы полагаете, что Дональд оговаривает Алису из мести?

–      Не знаю... из чего, но ерунда это все – у Алисы была только одна любовь в жизни, с тех пор как она на лекциях Рэя заболела им... А Дональд болтает ерунду, не знаю зачем... Мало ли кто проявляет интерес к Алисе, он сам тоже проявлял...

Уходя, я задал сестре Берлекемпа свой, уже ставший стандартным вопрос:

–      Верил ли ваш брат в Бога?

–      Он был безбожником, разве это не ясно – ответила женщина и перкрестилась.

–      Однако, в своем последнем письме он, кажется, уповает на Бога и поручает ему своих детей.

–      «Позднее раскаяние» – было мне ответом.

***

В автомобиле по дороге в гостиницу и потом, в номере с видом на залив, я подводил предварительные и неутешительные итоги своей работы. Ничего! Пусто! Ни одного реального просвета! Мне все это начинало казаться мистикой – здоровый, преуспевающий, самодостаточный и беспредельно уверенный в себе человек, у которого не было даже элементарных неприятностей, внезапно, в течение нескольких ночных часов принимает ужасное, дикое решение и убивает себя, не дождавшись утреннего света. Кроме того, меня ставил в тупик едва ли не мгновенно поразивший профессора религиозный экстаз, эта необъяснимая внезапно вспыхнувшая вера в Бога. Профессор, казалось, уподоблялся апостолу Павлу, в течение одной ночи превратившемуся из яростного гонителя Христа в его самого верного служителя.

Нет, с первого наскока эта задача не решается, заключил я и со следующего утра начал кропотливые «раскопки на глубине». Начал без особой надежды на успех, но, тем не менее, с упорной уверенностью любого сыщика в том, что если «копать и копать», то непременно, рано или поздно, «раскопаешь». Нет никакого смысла рассказывать здесь подробности моих поисков. Это только в детективных фильмах с сыщиком случаются непрерывные интригующие приключения, погони на автомобилях и встречи с роковыми блондинками. В реальности – это нудная ежедневная работа.

Заручившись разрешениями прокуратуры, я нашел и опросил всех врачей, лечивших профессора Берлекемпа – я искал какие-нибудь скрытые болезни или психические отклонения, так часто сопровождающие жизнь гениальных людей. Я проверил все каналы, по которым поступали или по которым тратились деньги профессора. Я и мои агенты проверили всех из круга знакомых Берлекемпа и его жены, я выявил и проверил их связи, их любовниц, их финансовое положение, прошлое и настоящее. Я, наконец, установил наблюдение за домом профессора и за сотрудниками его лаборатории. Если бы моей целью было развлекать читателей, я бы, пожалуй, описал все это подробно – поверьте, я узнал немало любопытного. Однако в ворохе всех этих любопытных фактов и коллизий не оказалось ничего существенного по сути моего расследования. Итоги всех моих трудов можно было кратко определить одним словом – ничего! Я уже собирался позвонить президенту института профессору Граунхиллу, признаться, что данный случай, к сожалению, придется отнести к числу нераскрытых, сказать, что его подозрение относительно причастности к самоубийству профессора его жены Алисы Берлекемп необоснованно, сказать, что не претендую на полный гонорар, и... уехать домой.

В этот критический момент неожиданно пришел пакет от Бланш Стаурсон. Я, признаться, совсем забыл о своей просьбе к этой прелестной молодой женщине, а она не забыла и, судя по объему пакета, немало поработала. В пакете была обширная, в хронологическом порядке, подборка материалов из газет, журналов и внутриинститутских изданий, освещавших события, связанные с деятельностью профессора Берлекемпа и его лаборатории на протяжении последних четырех лет. Красной нитью через все материалы проходили те пресловутые «янтарные бусинки», о которых мне говорила Бланш во время нашей первой встречи. Я бы, наверное, не стал читать всю эту «журналистскую дребедень», если бы меня внезапно не осенило – таинственные шифры «АВ» на томах отчетов в лаборатории Берлекемпа и в его смертном кабинете есть не что иное как первые буквы английских слов «янтарные бусинки» – «Аmber Вeads». Почему сотрудники Берлекемпа не объяснили мне это тогда в лаборатории? Может быть, это и была их уловка с целью направить меня по ложному пути? Теперь материалы Бланш внезапно вплелись в канву жгучей научной тайны, приведшей к трагической катастрофе – я стал читать их с нарастающим интересом. Вот несколько кратких извлечений из тех публикаций...

***

            «По сообщению корреспондента ЮПИ из Аделаиды, Австралия, сегодня ночью в районе поселка Карнеги, в западной части пустыни Виктория, наблюдалось необычное явление, возродившее слухи о постоянном пребывании НЛО в этом районе. В 3 часа 28 минут по местному времени над пустыней появился объект розоватого цвета в форме эллипсоида. Некоторое время объект висел совершенно неподвижно, однако, его форма постоянно слегка деформировалась – как бы дышала. Примерно через 5 минут после появления объект начал испускать в направлении земли желтоватого цвета лучи. Наблюдавшие явление сотрудники экспедиции Австралийского зоологического общества утверждают, что это было похоже на кратковременный, не более 20–30 секунд, золотой дождь. Затем розовый объект начал быстро подниматься, слегка меняя свой цвет и форму, и вскоре скрылся за редкой в этих местах сплошной облачностью. Сотрудникам экспедиции по непонятным причинам не удалось зафиксировать явление на фотопленку. Однако, при обследовании территории, подвергшейся облучению «золотым дождем», им удалось обнаружить десятки плотных блестящих желтоватых шариков, похожих на бусинки из янтаря. Очевидцы утверждают, что «янтарные бусинки» как бы выстреливались из странного розового НЛО. В научных кругах, напротив, высказывается мнение, что «бусинки» не имеют никакого отношения к наблюдавшемуся в атмосфере над Карнеги явлению, и что это – минералы, образовавшиеся в пустыне из песка под влиянием солнца и ветра. В настоящее время образцы «бусинок» направлены для исследования в несколько научных центров...»

            «На ежегодной научной сессии в Стэнфорде, Калифорния, профессор Р.Берлекемп – руководитель биокибернетической лаборатории, сообщил об организации специальной экспедиции Стэнфордского научного института в Австралию. Цель экспедиции – изучение и сбор дополнительных образцов так называемых «янтарных бусинок» – минеральных образований неизвестного происхождения, найденных в пустыне Виктория в начале года. Профессор пояснил, что интерес к этим объектам вызван их необычной структурой, включающей кристаллообразную оболочку и внутреннее клеточноподобное ядро. Эта структура, возможно, послужит основой для создания нового типа биокибернетических систем с клеточно-молекулярным запоминающим устройством. На вопрос нашего научного обозревателя о связи «янтарных бусинок» с «розовым НЛО», якобы, зафиксированным над поселком Карнеги, профессор ответил, что нет никаких фактов, подтверждающих такую связь, за исключением совпадения времени первых находок «бусинок» с временем первых сообщений о необычном явлении над Карнеги...»

            «По сообщению агентства ЮПИ из Аделаиды, Австралия, экспедиция Стэнфордского начного центра сумела собрать более ста образцов «янтарных бусинок», происхождение которых связывают с, якобы, наблюдавшимся в этих местах год тому назад полетом объекта внеземного происхождения. Большая часть «бусинок» приобретена у аборигенов, которые использовали их в качестве украшений и предметов культа... Ожидается, что ученые Стэнфорда, наконец-то, прольют свет на загадку этих необычных образований...»

            «В ежегодном обзоре важнейших достижений науки и технологии отмечается работа руководимой профессором Р. Берлекемпом лаборатории биокибернетики по исследованию механизма клеточно-молекулярной памяти. Представители ряда фирм выразили заинтересованность в приобретении лицензии на создание на базе этих результатов реальных запоминающих и кодирующих устройств для различных компьютерных систем. Однако, руководство научного центра в Стэнфорде не считает работу завершенной. Циркулируют слухи, что разрабатываемые устройства памяти полностью копируют найденные в Австралии два года назад объекты, происхождение которых до сих пор не выяснено...»

«Президент Стэнфордского исследовательского института профессор Дональд Граунхилл дал интервью корреспонденту газеты «Лос-Анжелес Таймс»... На вопрос корреспондента, выяснено ли происхождение «янтарных бусинок», профессор ответил, что, хотя механизм образования подобных объектов в земных условиях еще не вполне ясен, структура «бусинок» раскрыта полностью, и на их основе профессором Берлекемпом и его сотрудниками разработана новая теория клеточно-молекулярных кодов... Далее профессор Граунхилл категорически отверг гипотезу о внеземном происхождении «янтарных бусинок». Он сказал, что слухи о какой-то информации об иной цивилизации, якобы, содержащейся в бусинках, не имеют под собой никаких оснований...»

            «Как сообщает агентство АП из Стокгольма, профессор Рэймонд Берлекемп в своей Нобелевской лекции заявил, что человечеству пора отбросить устаревшие представления о своем исключительном положении среди разумных существ во Вселенной. Наша цивилизация – сказал он – идет в технологический тупик. Мы можем еще увеличить производительность наших машин, скорость передвижения наземных и летающих объектов, но все это приведет к еще более интенсивной деградации окружающей среды, к дальнейшей деморализации индивидуумов, к еще большему оторжению человека от природы... Профессор призвал к поиску новых путей совершенствования человека, как гармоничной части природы, к поиску контактов с другими мыслящими существами... Сенсационные высказывания Берлекемпа связывают с какими-то результатами исследований внеземных цивилизаций, существо которых профессор пока не раскрывает. Тем не менее впервые ученый масштаба профессора Берлекемпа недвусмысленно упомянул о поиске связей с другими цивилизациями, как о вполне реальной задаче современной науки...»

***

            Я перевернул последнюю страницу материалов Бланш, и озноб пробежал по моей спине, как тогда в лаборатории, когда Сол сказал о разговоре Берлекемпа с Богом. Я сопоставлял прочитанное с тем, что уже знал и видел, и вдруг... невероятная, дикая догадка осенила меня. Воистину на меня снизошло озарение... Пришла идея, достаточно сумасшедшая, чтобы претендовать на кардинальный поворот всего дела, идея, мгновенно нанизавшая на общую нить и связавшая воедино весь этот конгломерат разрозненных и неправдоподобных фактов, фантазий, феерий и фикций: фантастический НЛО над австралийской пустыней, загадочные янтарные бусинки, специальная экспедиция за ними, открытие Берлекемпом млекулярного механизма памяти, изнурительная работа по расшифровке клеточного кода, сотня желтых томов под красным шифром АВ с тайной янтарных бусинок, намеки Берлекмпа на прорыв в проблеме связи с иными мирами, его нервное напряжение в предчувствии большого открытия, бессонные почти безумные ночи с томами АВ у терминала ЭВМ, странные то ли юродства, то ли откровения на тему контакта с Богом, трагический финал с написанным, словно, в саркастической конвульсии, предсмертным письмом...

Неужели, неужели?! Я не смел поверить, что нашел решение, подлинный ключ к правде, дающий твердый стержень всему расследованию. В моем сыщицком ремесле очень важно нащупать этот стержень всего дела, без него – сплошное шатание и неопределенность типа броуновского движения, с ним – энергичный поиск, вектор которого направлен к ясной цели. Без стержня  – унылое неверие в себя, с ним – радостное ощущение скорой победы.

Я бросился в работу и через час уже гнал свой любимый Шевролет-Каприз к дому Берлекемпа с драгоценным грузом на переднем сиденье – мисс Стаурсон сидела рядом со мной. Бланш была ошеломлена моим напором и только испуганно вскрикивала на поворотах, которые я проходил со скоростью под сто миль в час. Ей передалась моя новая энергетика и радостное ощущение ясности бытия. Воспользовавшись этим, я  завел с нею несколько фривольный разговор с некоторым, однако, серьзным подтекстом:

–      Не томите меня, Бланш, раскройте секрет – Рэй ухаживал за вами?

–      Вы думаете, что настоящий мужчина может устоять передо мной? – приняла она мою игру.

–      Я так, конечно, не думаю, но поставим вопрос иначе – добился ли Рэй успеха?

–      Не было случая, чтобы Рэй не добивался того, чего желал... Впрочем, это все было давно, в мои аспирантские годы, поэтому расслабьтесь, Клайд, – мою печальную любовную историю к делу подшить не удастся...

–       Да, нерадостная история... Я знаю, Бланш, что Сол Гусман холост и одиноко живет в доме с престарелой матерью. Почему вы не выходите за него замуж?

–      Я думала, что сыщики более проницательные... Сол, сколько я его знаю, влюблен только в одну женщину – Алису Берлекемп. Неужели это не понятно?

–      Тогда, может быть, вы выйдете замуж за меня?

–      Однако, Клайд, вы – коварный соблазнитель...

Машину слегка занесло на последнем повороте, мы приближались к усадьбе Берлекемпа, и я сменил тему:

–      Бланш, у нас сейчас, к сожалению, очень мало времени... Объясните мне, почему именно Берлекемп заитересовался янтарными бусинками?

–      Потому что он первым понял, что они живые.

–      Как живые?

–      Под оболочкой, которая придавала бусинкам сходство с янтарем, находился клубок живых клеток.

–      Что значит «клубок».

–      Представьте крошечный плотный клубок очень тонкой нити, представляющей собой цепочку взаимосвязанных клеток – это и будет ядро янтарной бусинки.

–      Вы научились разматывать этот клубок?

–      Да, Рэй научил этому нас.

–      Почему он считал возможным записать содержание этих клубков с помощью кода?

–      Он увидел повторяющиеся молекулярные комбинации в последовательности клеток и предположил, что это какая-то информация, записанная определенным кодом.

–      Вы хотите сказать – «неземная информация»?

–      Не знаю... Во всяком случае, в ней не было ничего земного.

–      Но ведь, бусинки были земного происхождения?

–      Из материалов, похожих на земные.

–      Бланш, не увиливайте от моего вопроса.

–      Человек, я думаю, не мог их сделать, никто... кроме Рэя.

–      Всего было 142-е бусинки?

–      Да.

–      Где они сейчас?

–      К сожалению, доступный нам метод расшифровки кодов приводит к необратимому разрушению бусинок.

–      Следовательно, янтарные бусинки остались лишь в виде переводов в желтых томах на полках вашей лаборатории. Почему тома начинаются с 41-го номера?

–      Первые 40 бусинок мы разрушили, еще не научившись их расшифровывать.

–      Какие тома профессор брал для работы домой?

–      Том АВ–114 всегда находился у него дома, а АВ–115 он взял за два дня до...

–      Чем отличались эти тома от остальных?

–      АВ–115 , кажется, ничем не отличался, он был составлен компьютером по нашей стандартной методике, но АВ–114 Рэй составлял сам вручную.

–      Почему?

–      Я не смогла ввести данные 114-ой бусинки в компьютер, там были совсем необычные молекулярно-клеточные сочетания – они были похожи на рисунки и не декодировались по нашей стандартной методике.

–      И тогда Берлекемп начал разгадывать эти рисунки сам. Он преуспел в этом?

–      Вероятно, да, если появился том АВ–114.

–      И что же там обнаружил Рэй?

–      Он сказал, что расскажет об этом, когда закончит исследование и убедится в правильности своей гипотезы.

Мы подъехали к воротам усадьбы Берлекемпов. Выходя из машины, Бланш спросила:

–      Почему вы интересуетесь АВ–114 и АВ–115?

–      Потому что они убили профессора Берлекемпа.

–      Каким образом?

–      Это мы с вами сейчас идем выяснять...

***

Миссис Берлекемп встретила нас в холле и проводила в кабинет мужа. Она смирилась с моим неожиданным набегом, ибо я уверил ее по телефону в своей готовности поставить точку в этом деле, да и звучал я убедительнее, чем прежде. Ей, как мне показалось, не понравилось появление в доме Бланш Стаурсон, но я придал этому визиту весьма деловую окраску, и все уладилось без осложнений. Алиса разрешила нам порыться в бумагах профессора и ушла.

            Озираясь и сгорая от нетерпения, я высматривал желтый том АВ–114, в котором по моей версии был ключ к разгадке трагедии, но его нигде не было видно. Мы с Бланш перерыли все столы и шкафы, мы искали черновики или части этого тома, но ничего не нашли. АВ–115 по прежнему лежал на подставке компьютерного терминала, но АВ–114 нигде не было. Отчаявшись, я попросил Алису вернуться в кабинет и помочь в наших поисках, но она сразу же рассеяла наши надежды – указывая на камин, Алиса сказала: «Я думаю, то, что вы ищете, находится там. Рэй сжег что-то в ту ночь...» Это было похоже на истину – испепеленные бумажные лоскутья покрывали поддон камина. Я был в отчаянии... «Миссис Берлекемп и мисс Стаурсон – обратился я к моим невольным помощницам почти торжественно – в желтом томе с красным шифром АВ–114 скрывался ключ к разгадке тайны смерти Рэя Берлекемпа, ключ к загадке янтарных бусинок и, опасаюсь, еще одной тайны, которую нам никогда не удастся узнать потому что этот ключ безвозвратно утерян.»

            Я не мог скрыть разочарования, но мне показалось, что обе женщины рады моей неудаче – они по женски, интуитивно опасались последствий раскрытия истины.

Мне не спалось в ту ночь. В моей совершенно безумной, но вполне аргументированной гипотезе недоставало одного звена, и этим звеном был исчезнувший том АВ–114. Почему Берлекемп выделил его из всех томов? Что он в нем обнаружил? Я мучительно искал какую-то подсказку  – может быть, Сол Гусман даст мне ее. Решив завтра же встретиться с ним, я начал было засыпать, но в это время, а было тогда около трех часов ночи, раздался телефонный звонок, заставивший меня вскочить с постели и, едва сполоснув глаза, выбежать из гостиницы, вскочить за руль и помчаться в темноту, направляя события этой ночи по банальному детективному руслу.

            Поднявший меня звонок был от моего агента, дежурившего в эту ночь у дома Берлекемпа. Он кратко ссобщил, что около двух часов ночи к дому подъехала машина, из нее вышел высокий мужчина в джинсах, темной куртке и глубокой кепке со складной лестницей в руках. Воспользовавшись лестницей он бесшумно проник в дом прямо через окно второго этажа... Около трех ночи я уже был на месте, отпустил своего агента, поставил автомобиль фарами в сторону машины незнакомца, который, я был уверен, таковым не окажется, выключил свет и стал ждать...

***

Вокруг была темнота и тишина, на безоблачном небе ясно выделялись знакомые созвездия и светился Млечный путь – красота и гармония Вселенной окружали меня.  Бесконечная и непостижимая звездная бездна вокруг нас и столь же непостижимая совесть внутри нас – каким образом это все связано в едином замысле Создателя? Лихорадочное возбуждение этого дня и этой ночи обострили все мои чувства. Эта загадочная история с профессором Берлекемпом сейчас представлялась мне звеном, связующим нас, ничтожных мыслящих созданий природы, с огромным и всемогущим звездным миром. Мне теперь казалось, что путь звездных лучей прошел через кабинет Рэймонда Берлекемпа, через его непосильно нагруженный мозг, не выдержавший этого напряжения, и замкнулся на мне – случайном свидетеле, который пытается понять ему недоступное...

Прошло около часа, прежде чем мои философские размышления были прерваны звуком тихих шагов и появлением темной фигуры. Когда она приблизилась к стоявшему в нескольких десятках шагов от меня автомобилю, я включил яркий свет фар. Человек резко развернулся и от неожиданности пошатнулся...

–      Доброе утро, мистер Гусман – по-дружески приветствовал я Сола, выйдя из автомобиля – Какая прекрасная погода, не правда ли? Не разрешите ли вы мне участвовать в вашей прелестной прогулке. Например, я бы мог помочь вам держать складную лестницу.

–      Идите к черту! – ответил Сол и повернулся ко мне спиной, явно намереваясь сесть за руль.

Это меня ни в коей мере не устраивало, мне нужно было разозлить его так, чтобы вызвать на откровенность, хотя бы и грубую. Я подошел к Солу почти вплотную и быстро заговорил:

«Прежде чем вы уедете, я бы хотел поделиться с вами одной банальной и пошлой историей. Любимый ученик одного известного профессора соблазняет его любимую жену. Профессор случайно узнает об этом и кончает жизнь самоубийством. Вдова убита горем и никого не принимает, не делая исключения даже для любимого ученика своего обожаемого мужа. Тем не менее, по ночам она все же позволяет ему тайно посещать себя через окно второго этажа. Любимый же ученик покойного с удовольствием это проделывает, не пренебрегая возможностью закрепить за собой очарованную им даму вместе с доставшимся ей имуществом покойного. Случаются же в наше время романтические истории, не правда ли, Сол?»

В предрассветных сумерках было видно как передернулось лицо Сола – я, кажется, достиг своей цели. Он буркнул – «Цыплячьи мозги!», резко откинулся и ударил меня кулаком в скулу. «Переборщил!» – подумал я, сначала падая, а затем быстро вставая, чтобы задержать доктора. Он, впрочем, не собирался бежать и по-рыцарски ждал моего ответа. Я без особого энтузиазма ударил его, и мы сцепились... Против профессионала Сол, конечно, не мог устоять, и вскоре мне удалось прижать его лопатками к земле.

–      Отпустите, идиот, вы задушите меня – прохрипел Сол.

–      Не раньше, чем вы, показавший себя полным кретином, расскажете, что искали в кабинете профессора.

–      Вы все равно ничего не поймете.

–      Тогда я сам расскажу – вы искали отчет АВ–114.

Доктор вдруг с неожиданной силой отбросил меня, и через мгновение я оказался прижатым к земле.

–      Отчет у вас... вы украли его! – вскричал Сол, с какой-то звериной силой пытаясь схватить меня за горло.

–      Да... у меня, отпустите... – прохрипел я, вынужденный прибегнуть к обману.

–      Не раньше, чем вы пообещаете немедленно вернуть его...

–      Хорошо – согласился я.

Слегка оправившись и отряхнув одежду, мы уселись на каменный парапет подъездной дороги и молча закурили. Драка как-будто сблизила нас. Я был рад подтверждению своей докадки о ключевой роли АВ–114 в деле, а Сол, оценив это и поняв, что я не такой уж дурак, как ему представлялось прежде, начал проявлять ко мне определенный интерес. Мне легко удалось уговорить его немедленно поехать ко мне в гостиницу, где, якобы, находится том АВ–114. В обмен он обещал расказать все известное об этом томе. Так и случилось, что два малознакомых человека оказались очень нужными друг другу и поэтому через полтора часа, сняв грязную и изодранную одежду, промыв и кое-как подлечив ссадины и синяки, полученные ими друг от друга, при свете неяркого утра сидели в моих халатах у низкого столика и снимали нервное наряжение с помощью французского коньяка. Сол выполнил свое обещание и рассказал об истории книги с шифром АВ–114... 

***

Сол подтвердил, что объект АВ–114 отличался от всех остальных янтарных бусинок.

–      Рэй специально искал АВ–114. Он считал, что для расшифровки информации, записанной в бусинках, нужна какя-то зацепка, какая-то аномалия в кодовом строении клеточного клубка. Когда Бланш сказала о невозможности использования стандартной методики для расшифровки АВ–114, Рэй буквально расцвел и после этого работал только с этим образцом. На расшифровку АВ–114 у него ушло полгода.

–      Что профессор хотел найти там?

–      Он хотел... как вам сказать... он хотел прочитать, что там записано.

–      Кем записано?

–      Клайд – впервые обратился ко мне по имени Сол – вы помните сообщения о внеземном происхождении бусинок?

–      Да, я читал какие-то домыслы на эту тему.

–      Так вот, Клайд, это, по-видимому, не домыслы... Мы с Рэймондом доказали, что на Земле такие образования не могли появиться ни в естественных, ни в искусственных условиях. Вы понимаете, Клайд, что это значит?

–      Это значит, что бусинки попали на Землю из космоса.

–      Нет, Клайд, это значит несравненно больше, но у нас с вами не хватает фантазии и размаха мысли, чтобы понять это «больше», а у Рэя все это было в избытке, и он первым понял – в бусинках послание нам оттуда – Сол указал наверх –  от тех, кто считает нас способными понять их... Покажите, Клайд, АВ –114, там должен быть ключ от двери в иной мир...

–      Сол, скажите еще только одно... Почему вы с Берлекемпом скрывали подлинную суть ваших работ от всех?

–      Почему? – лицо доктора Гусмана стало злым, он был взволновал и говорил словно с одышкой – Потому что все только симулируют интерес к иному миру, а, на самом деле..., боятся этого «иного мира», боятся за свое спокойствие и незыблемость своих представлений о жизни и ее ценностях... Боятся, что там... у них все устроено иначе, и, может быть, не дай Бог, лучше, чем у нас.  Наш президент – тоже мещанин в науке. Если бы он узнал, что Берлекемп готовится открыть дверь в другой мир, он помешал бы его работе... Он и сейчас боится правды о смерти Рэя, он нанял вас, чтобы скрыть правду... Впрочем, хватит разговоров, верните мне АВ–114...

–      Сол  – я пытался смягчить удар – простите меня за обман... за вынужденный обман: у меня нет АВ–114, Берлекемп сжег его в ночь самоубийства.

Сол вскрикнул, вскочил на ноги, как-то неестественно, захлебываясь засмеялся, а потом тяжело опустился в кресло и обреченно затих. Мы долго молча сидели, переживая каждый по своему случившееся.

–      Я хочу сказать вам, Сол, про ту дверь – прервал молчание я – про дверь в другой мир. Я думаю, Берлекемп  открыл ее той ночью...

–      Вероятно, открыл – согласился он – но теперь она захлопнулась навсегда, для нас с вами реально навсегда захлопнулась.

–      Может быть, это хорошо, что мы не можем туда заглянуть?

–      Почему, Клайд?

–      Потому что Рэй туда заглянул и умер... – сказал я и вытащил свою догадку – Мне кажется, Сол, что Рэй не увидел за приоткрытой им дверью иного мира, он увидел совсем другое...

–      Что же по-вашему он увидел?

–      Я думаю, он увидел за дверью зеркало!

–      Теперь я перестаю вас понимать, Клайд.

–      Я думаю, он увидел за дверью ужасное зеркало, в котором отражались все мы, но это отражение было каким-то необычным, может быть, чудовищным, таким, что его не может выдержаь психика человека. Это отражение как-то по-новому, возможно, мрачно и оскорбительно  представило профессору истинное положение людей...

–      Откуда вы это все взяли, Клайд?

–      Я просто внимательно перечитал предсмертное письмо Рэя. Из него следует, что он действительно открыл, как вы говорите, дверь в иной мир, но не захотел рассказать, что там увидел, а, напротив, сжег ключ от той двери, а потом еще убил себя – единственного свидетеля...

–      Я не уверен, что вы правы – прервал меня Сол – Думаю, Рэй столкнулся с чем-то, что он счел божественным, он упоминает в письме богов...

–      Это верно, но всесильные боги не показали ему себя, они показали ему нас...

Мы опять долго молчали, привыкая к реальности сделанных догадок. Первым заговорил Сол.

–      Теперь, когда вы поделились со мной своими догадками, я тоже хотел бы быть с вами совершенно откровенным. Дело вот в чем – я точно знаю, что было в АВ–114. Однажды – это было за несколько месяцев до трагедии – Рэй сказал мне, что АВ–114 есть Розеттский камень. Вы знаете что-нибудь о Розеттском камне?

–      Помню смутно – признался я.

–      Ученые длительное время не могли расшифровать древнеегипетские надписи, сделанные иероглифами. Однако, в 1799 году близ городка Розетта в Египте солдаты армии Наполеона случайно откопали каменную плиту, на которой один и тот же текст был воспроизведен египетскими иероглифами и алфавитным письмом на греческом языке. С помощью этих надписей французский филолог Шампильон расшифровал египетские иероглифы. Теперь вы понимаете, чем была бусинка АВ–114?

–      Она была словарем для перевода с внеземного на земной язык! – воскликнул я.

–      Да, вы ухватили главное: в ней нашим понятиям и словам, воспризведенным в виде клеточных рисунков, сопоставлялись кодовые комбинации, отражающие аналогичные понятия оттуда...

Вот оно, последнее звено всей моей конструкции – с востогом подумал я. Теперь полностью ясен смысл утверждений Берлекемпа  о том, что он умеет говорить с Богом.

День уже наступил, когда Сол Гусман собрался уходить. «Рад был познакомиться с вами поближе» – искренне сказал я, поглаживая разбитую скулу. «Взаимно» – ответил он, прикрывая ладонью синяк под глазом. Уже на пороге Сол обернулся и заключил: «Вы знаете, Клайд, может быть, это хорошо, что нам не дано заглянуть туда, куда проник Рэй – жить надо легче! Впрочем, с нами ничего бы не случилось – у нас с вами не такая высокая организация души, как у Рэя, мы с вами толстокожие». Я промолчал...

***

Оставшись наконец один, я тут же подумал про Сола Гусмана: «Он отнюдь не «толстокожий», и его ни в коем случае нельзя допускать к информации, которая убила Берлекемпа – будет тот же результат!»

Я чувствовал страшную усталость – шли вторые сутки непрерывной работы, но не мог заснуть. Мне непременно следует найти дверь, в которую заглянул Берлекемп, мне непременно следует выдержать все, что бы не обнаружилось там. Я должен немедленно найти и прочитать материалы Берлекемпа, то, что перевел ему компьютер со страниц АВ–115 со словарем из АВ–114. Эта задача не является безнадежной, есть идея, как ее решить, но идея лежит на поверхности, и Сол Гусман, отоспавшись, сам дойдет до нее и сделает все сам раньше меня – такого развития событий нельзя допустить. Лихорадочное волнение открыло во мне второе дыхание. Немедленно за работу – либо я сегодня же узнаю, что случилось с Берлекемпом, либо это навсегда останется загадкой в ореоле фантастических предположений.

Первым делом я связался с Калифорнийским центром обслуживания региональной компьютерной системы. Соединившись с менеджером по эксплуатации, я предупредил, что оплачу консультацию в любом размере. Впрочем, мои вопросы, по-видимому были столь элементарными, что центр в итоге вообще не взял с меня плату. Вот краткое изложение моего разговора со специалистом:

–      Сохраняются ли в памяти центральной ЭВМ результаты работы пользователей, полученные ими при работе с домашних терминалов?

–      Если пользователь не подал команду на стирание, полученные результаты автоматически преводятся в банк данных и хранятся там три месяца бесплатно, однако за хранение сверх трех месяцев взимается дополнительная плата.

–      Каким образом можно запросить и получить информацию из банка данных?

–      Это можно сделать только с терминала пользователя, набрав на нем шифр терминала и шифр интересующего массива данных. После этого данные можно прочитать или распечатать.

–      Как узнать шифры, если я их забыл?

–      Шифр вашего терминала и всех команд связи с ЭВМ находятся в паспорте терминала, а шифры данных – в памяти терминала.

Получив эту консультацию, я снова помчался в дом Берлекемпа, чтобы просить у Алисы разрешения еще раз поработать в кабинете мужа. Свои шансы я расценивал так: один к десяти, что профессор, уничтожив АВ–114 и все распечатки машинного перевода информации из АВ–115, забыл стереть хотя бы что-нибудь в памяти ЭВМ. Алиса отнеслась к моей просьбе спокойно, почти безразлично, проводила меня в кабинет и оставила одного...

Два часа напряженной работы, в успех которой я едва ли смел верить, потребовались для нахождения шифров команд, необходимых для вызова информации из памяти компьютерной системы. По этим шифрам и названиям программ, которыми пользовался Берлекемп в ту ночь, удалось установить, что в памяти ЭВМ должны сохраняться два массива данных. Один из них, довольно большой, судя по всему, был машинной копией АВ–114, а другой, поменьше, по-видимому, содержал фрагмент АВ–115 и результат его расшифровки. Разобравшись с этим, я выписал шифры необходимых мне команд, ввел вручную шифр поиска того массива, который соответсвовал, по моим представлениям, содержанию книги АВ–114 и приготовился нажать клавишу «Ввод».

Я медлил, меня бил озноб и пальцы не слушались... С трудом прикурив от зажигалки, я отошел к окну и заставил себя, не торопясь, выкурить сигарету до конца. Затем, преодолевая мистический ужас, нажал «Ввод»... Мигнули сигнальные светодиоды, включился мотор вентилятора, щелкнуло печатающее устройство, на белой ленте бумаги появились шифры вызываемого массива данных, печатающее устройство еще раз щелкнуло и... замерло – на пульте загорелась надпись «Конец»... Следовательно, по даному шифру информация в памяти машины стерта, а это, в свою очередь, действительно означает конец – конец янтарной бусинки АВ–114, исчезнувшей навсегда...

Я нетерпеливо ввел новые команды на поиск данных из АВ–115 – может быть, Берлекемп оставил их в памяти? Заново щелкнуло печатающее устройство, появились новые шифры, а затем без заметного перерыва на бумаге начали выстраиваться однообразные колонки цифр. У меня перехватило дыхание – Берлекемп забыл стереть фрагмент АВ–115, а значит... и его расшифровку, которая должна следовать сразу же за самим цифровым фрагментом, если только расшифровка состоялась...

Мне стало жутко... Вот сейчас, на выползающей из принтера бумаге, появится текст, который видел только Рэймонд Берлекемп. Я представил профессора у этого самого терминала после нескольких бессонных ночей, одинокого и беззащитного перед тем, что сейчас выползет... Нет, мне не выдержать всего этого один на один с этим... самым, рядом должен быть живой человек, которого тогда рядом с профессором не было. Я выбежал из кабинета и едва не столкнулся с Алисой:

–      У вас все в порядке, мистер Ньюмэн, вы так долго не появляетесь? – обеспокоенно сказала она.

–      Миссис Берлекемп, пожалуйста побудьте со мной. Вероятно, это жестоко с моей стороны  беспокоить вас тяжелыми воспоминаниями, но я не могу и не имею права скрыть от вас то, что здесь происходит... Этот текст–убийца появится вскоре из принтера. Мы должны вместе увидеть его, мы с вами вдвоем должны решить, как поступить, что делать... с этим...

Алиса обхватила руками шею, словно пытаясь оторвать что-то душившее ее, но покорно пошла за мной... Из принтера по-прежнему струились однообразные колонки цифр, но внезапно ритм печати изменился, и машина стала буднично и монотонно выстукивать текст, который стал для Рэя Берлекемпа смертным приговором...

***

Поначалу, довольно долго, мы с Алисой просто ничего не понимали, ибо в тексте сухим, очень казенным и корявым языком, словно при плохом переводе с иностранного, да еще с большими пропусками, излагалось содержание некоего научного эксперимента с какими-то биороботами, завезенными на некую планету RQ–2468 из какой-то планетарной системы GS–07.

Постепенно, однако, жуткий смысл того, что печатает машина, начал доходить до нас. И хотя разум наш яростно противился этому смыслу, души наши, содрогаясь от горечи и цепенея от ужаса, жадно впитывали слова отравы. Это было отнюдь не послание нам землянам, это был отчет тех, кто посетил RQ–2468, по-видимому, по заданию GS–07.

Теперь, по прошествии нескольких лет, я могу относительно спокойно, без излишних эмоций, пересказать содержание того отчета по своим записям, ибо тогда мы с Алисой немедленно уничтожили его и на бумаге, и в памяти машины – нам казалось немыслимым жить дальше, если существуют какие-то материальные следы открывшегося нам. Этот очень схематичный и упрощенный пересказ, конечно, отражает мой личный уровень понимания проблемы и воспроизводится в доступных мне терминах и словесных оборотах, потому что многие технические описания и мне, и Алисе были просто непонятны. Тем не менее основной смысл отчета мои записи, надеюсь, передают...  

Сначала в отчете указывалось и довольно пространно объяснялось, что целью эксперимента на планете RQ–2468 является проверка возможности автономного развития цивилизации самоорганизующихся биороботов, а также определение их способности к «позитивной эволюции от уровня самоорганизующихся до уровня превращающихся автоматов». Далее с массой подробностей описывались условия эксперимента: на планету было доставлено достаточное количество (число было пропущено) биороботов с незначительными внешними отличиями (в этом месте Берлекемпом были вставлены слова: цвет, размеры, черты лица, и т.д.), они были размещены среди развитого растительного и животного мира (давалось абсолютно непонятное описание того мира), были приняты строгие меры для предотвращения любых внешних, в том числе, информационных влияний на жизнь и совершенствование биороботов.

Затем описывалась история эволюции объектов исследования за довольно длительный период времени. Судя по моим записям, в этих описаниях внимание акцентировалось на двух факторах – отсутствии у роботов заметной тенденции к самосовершенствованию и их стремлении к взаимному уничтожению. Подчеркивалось, что последнее не было вызвано какой-либо естественной потребностью или условиями среды. В связи с этим подробно анализировались, честно говоря, малопонятные мне, внутренние системы биороботов, «цепи управления и обратной связи», и делался вывод – несмотря на наличие отдельных конструктивных недостатков, в целом стремление биороботов к убийству себе подобных представляет собой непонятный и малоизученный феномен. Более определенно говорилось об отсутствии заметного самосовершенствования биороботов, здесь прямо указывались какие-то недостатки и даже ошибки в исходной конструкции. Вследствие этих конструктивных недоработок, «развитие данной цивилизации биороботов пошло не по биологическому, а по технологическому пути», и вместо приспособления к окружающей среде, как было первоначально задумано, они упорно стремятся приспособить среду к себе. В результате, не обнаружено ни малейших признаков движения от самоорганизующихся автоматов в направлении превращающихся существ. В качестве одного из примеров указывалось следующее – вместо совершенствования своей способности функционировать в любых условиях среды, биороботы приспособились окружать себя замкнутыми конструкциями, в которых путем разрушения природных образований планеты поддерживаются необходимые температура и другие внешние параметры. В отчете было много других малопонятных негативных оценок процессов самосовершенствования биороботов, например, созданные ими технические средства передвижения оценивались крайне отрицательно, ибо, по мнению авторов, эти средства «полностью блокировали заложенный в первоначальную конструкцию потенциал перемещения на основе биоинформационных превращений»...

Большой раздел отчета был посвящен неоправданно быстрому и неожиданному для создателей размножению биороботов, вследствие чего происходит «катастрофическое ухудшение и разрушение среды обитания». Здесь определенно указывалось на недостатки при программировании рефлексов и конструировании органов размножения. Я тогда не сумел понять суть этих недостатков, да, к тому же, они излагались с большими пропусками, по-видимому, на месте тех понятий, которым не нашлось земного эквивалента (пропуски были заполнеы, в основном, абракадаброй, но иногда – короткими пометками Берлекемпа). В целом тут делался вывод об опасности дальнейшего размножения биороботов для существования животного и растительного мира, для всей среды обитания планеты.

Отдельный раздел отчета описывал элементы общественной организации биороботов. Отмечалось их непредусмотренное замыслом стремление группироваться по непонятным признакам на ограниченных территориях («участках суши»), обособленных друг от друга во всех сферах жизнедеятельности, что приводило к агрессивной взаимной неприязни групп и стремлению подчинить или уничтожить друг друга. Внутри каждого «участка», в свою очередь, имело место подчинение большинства биороботов меньшинству, что объяснялось недостаточным уровнем их «внутренней самодостаточности», вызванной... (далее, с большими пропусками анализировались непонятные конструктивные погрешности биороботов). В моих записях сохранилась такое утверждение составителей отчета: не удалось найти ясных причин паталогического стремления биороботов к массовому подчинению и преклонению перед отдельными особями, отличавшимися наиболее низким уровнем «внутренней организации» (интеллекта и нравственности – было дописано Берлекемпом).

В смежном разделе рассматривалась выходящая за рамки «программы самосовершенствования» значительная дифференциация биороботов по некоторому свойству «внутренней организации», названному каким-то непонятным термином и преведенному Берлекемпом как «креативный интеллект». Отмечались совершенно поразительные отклонения этого свойства у отдельных биороботов, приводившие к «мощным внепрограммным выбросам» («достижениям» – в переводе Берлекемпа) в направлениях, не «охваченных основным контуром биологического существования» («изобретения, наука, искусство» – в интерпретации Берлекемпа).

Под заголовком, который можно первести как «Домыслы о присхождении», указывалось, что биороботы не догадываются о своем истинном происхождении. Большая часть полагает, что они сформировались путем эволюции из других животных и являются высшим достижением естественной эволюции. Другие считают, что все создано неким создателем, которому следует поклоняться. Общепринятым является представление о себе как об уникальных созданиях природы самого высокого уровня сложности.

В конце фрагмента из АВ–115, дешифрованного машиной, выдавалось нечто вроде выводов и рекомендаций. Вот их сокращенная формулировка из моих записей.

Эксперимент с биороботами характеризовался в целом как неудачный – вследствие допущенных в проекте ошибок и упущений биороботы в условиях планеты RQ–2468 оказались неспособными к биологическому самосовершенствованию, а их внутренняя организация, определяющая мотивы поведения, подвергалась непрерывным колебаниям в позитивном и негативном направлениях с общей тенденцией к деградации. Дальнейшее продолжение эксперимента, с учетом овладения биороботами разрушительных средств достаточно большой силы, грозит уничтожением богатой и плодоносной среды RQ–2468, а впоследствии и других ближайших планет. Поэтому предлагались для обсуждения три варианта решения.

Вариант первый – прекращение эксперимента и ликвидация цивилизации биороботов путем «дистанционного отключения регуляторов кодов», определяющих их функционирование, а также путем... (дальше шел обширный пропуск, вызванный, по-видимому, отсутствием адэкватных понятий).

Вариант второй – продолжение эксперимента без вмешательства и отсрочка принятия решения до появления дополнительных катастрофических признаков, таких как: чрезмерное размножение биороботов, самоистребление биороботов с помощью усовершенствованных ими средств уничтожения, разрушение биороботами среды обитания сверх допустимых пределов.

Вариант третий – вмешательство в ход эксперимента с принудительным внесением необходимых системных изменений в конструкцию биороботов, в первую очередь, в «области мозговых и половых регуляторов», с предпочтительным использованием метода «кодового перепрограммирования», не исключая, однако, и более жесткие... 

На этом отчет обрывался, и мы с Алисой так и не узнали окончательного приговора... Существовал ли он – окончательный приговор? Если да, то узнал ли его Берлекемп? И если узнал, то зачем стер, уничтожил соответствующий отрывок в дешифрованном материале?

«Быть или не быть – вот в чем вопрос». Вопрос без ответа... Рэймонд Берлекемп нашел для себя ответ...

***

Загадки янтарных бусинок и тайны самоубийства профессора Берлекемпа больше не существовало. Мы были потрясены той ценой, которую заплатил Рэй за раскрытие тайны бусинок, мы были подавлены и сломлены открывшейся нам тайной нечеловеческого, космического масштаба, мы сжались и согнулись под грузом ответственности за наше невольное открытие. Алиса и я некоторое время безмолствовали, обсуждать прочитанное было невозможно, у нас не было подходящих слов, хотелось заменить их отсутствие каким-то действием, движением, и мы, не сговариваясь, молча и лихорадочно начали сжигать те ужасные листки бумаги в камине. Мы тогда сожгли всю распечатку и стерли текст в памяти машины – словно уничтожили следы преступления, словно очистились от скверны... Я не знал, что делать дальше и как объяснять все это президенту, сотрудникам Берлекемпа и жаждущей сенсации публике. Ведь Рэй не хотел разглашения своего открытия. Имею ли я право нарушить его негласный запрет? Поняв моё состояние, Алиса, тонкая и мудрая женщина, первой нарушила молчание и подсказала решение:

–      Вам, Клайд, – она впервые назвала меня по имени – нужно сказать президенту, что его версия оказалась правильной, что смерть профессора Берлекемпа – семейная драма с моим роковым участием...

–      Никогда не позволю себе оговаривать вас, Алиса, лучше признаюсь в своей профессиональной несостоятельности.

–      Не возражайте, Клайд! Версия «профессиональной несостоятельности» никого не убедит, напротив – вызовет подозрения в утаивании правды. Хочу признаться вам первому – я ухожу в католический монастырь, ухожу от светской жизни навсегда. Не пытайтесь отговаривать меня, я приняла такое решение еще до сегодняшнего прозрения. Это – не жертва, это для меня единственное решение. А для вас единственное решение в данном положении – все свалить на меня, и я настаиваю на этом.

–      Я не могу нанести вам такой предательский удар – это непорядочно. И потом – как я буду смотреть в глаза вашим детям?

–      Не сомневаюсь, вы сможете сделать это в самом мягком и деликатном виде. Мое покаяние и уход в монастырь убедят всех в правильности вашего с президентом заключения. Поймите, Клайд, это единственная возможность закрыть вопрос и погасить нездоровый интерес к работе Рэя. Его уже не вернуть. Мы с вами обязаны выдать версию «семейной драмы» ради светлой памяти Рэя. А о моей репутации не беспокойтесь, детям я сумею все объяснить, они уже не маленькие, а мнение остальных меня не интересует.

Алиса словно сбросила давящий груз и как-то даже озорно заключила: «Когда мы с вами, Клайд, предстанем перед судом Всевышнего, вы, надеюсь, скажете нужные слова в мое оправдание...» Мы расстались друзьями–заговорщиками... Мне потребовалось два дня, чтобы оправиться от потрясения и морально приготовиться к своей фальсификаторской роли.

Президент Стэнфордского центра Дональд Граунхилл принял меня настороженно, явно опасаясь, что я раскопал истину, которую он, на самом деле, не знал, но которой интуитивно и, признаться, небезосновательно опасался. Как мне хотелось раскрыть все карты и поставить его на место – усмири гордыню, шеф, ты просчитался, а я нашел истину, недоступную тебе, она глубока и величественна, держись покрепче за подлокотники твоего кресла... Но я обещал Алисе другое и, смирив свою собственную гордыню и прикинувшись побитым ничтожеством, проблеял, что, мол, вы, шеф, оказались, как и следовало ожидать, правы – эта семейная драма произошла по вине миссис Берлекемп, она во всем призналась, но, дескать, не следует ее слишком строго судить, ибо она уже сама покаялась и, более того, отказавшись от светской жизни, решила уйти навсегда в католический монастырь... Я был себе самому противен, но иногда нужно иметь мужество быть самому себе отвратительным. Мистер Граунхилл, напротив, обрадовался такому повороту событий, оживился и попытался выведать у меня подробности, но здесь я оказался на высоте и твердо отказал ему – мол, подробности в данном случае не имеют никакого значения, не говоря уже о том, что они являются тайной частного сыска и не подлежат разглашению. В конце концов, мы составили краткое официальное сообщение для прессы – казенную формулировку моего «блеяния» на тему о «семейной трагедии профессора Р. Берлекемпа». Я настоял, чтобы слово «измена» не фигурировало в тексте, и расставил акценты на «покаянии» и «католическом монастыре». Сообщение было составлено таким образом, чтобы раз и навсегда погасить интерес к делу профессора Берлекемпа. По-видимому, нам с Алисой это удалось, а Дональду больше ничего и нужно не было...

Перед своим поспешным отъездом в Нью-Йорк я с огромным трудом добился свидания с Бланш. Наша встреча началась с того, что она влепила мне мощную пощечину и заявила: «Это вам, мерзавцу, от всей лаборатории Рэя!» Я не хотел выглядеть «мерзавцем», особенно в глазах Бланш, но и рассказать ей правду не был готов. Невероятных усилий стоило мне оправдаться перед Бланш, ничего по сути не объяснив и сославшись только на настоятельное требование Алисы Берлекемп. Бланш поверила мне – она тогда уже не хотела, чтобы я был мерзавцем...

***

Прошло несколько лет...

C Алисой Берлекемп мы регулярно переписываемся. Она живет жизнью религиозной отшельницы в отрогах Скалистых гор близ города Пуэбло в штате Колорадо, присылает мне поздравительные открытки на День Благодарения, Рождество и Пасху, обычно добавляя несколько слов о себе и детях. Дети, кстати, переехали на Восточное побережье и учатся в хороших тамошних университетах. Я не знаю, в каком виде она пересказала им суть нашего открытия, но, судя по всему, они ни в чем не винят ее.

Сол Гусман стал директором бывшей лаборатории Рэя Берлекемпа. Говорят, что он женился, но о его жене я ничего не знаю. После той истории с публикацией моего фальшивого заключения о причине самоубийства профессора Берлекемпа, Сол написáл мне резкое письмо с сожалениями, что пожимал мне руку, но не «успел дать по морде еще раз», и, кроме того, с настоятельной рекомендацией не появляться вблизи него в «радиусе одной мили».

Что касается меня самого, то я, наконец, переехал в Калифорнию, а главное – женился на Бланш Стаурсон. Мы были вынуждены принести жертвы ради этого брака: я пожертвовал неразглашаемостью своей тайны, а Бланш – своей работой в лаборатории у Гусмана. У нас растут дети – девочка и мальчик, и мы не уверены, что им в жизни пригодится знание тайны янтарных бусинок, раскрытой профессором Рэймондом Берлекемпом.

Впочем, это все уже не имеет почти никакого отношения к рассказанной здесь истории...  

Июнь–Сентябрь, 1978,

Усть-Нарва – Ленинград